О`Санчес - Кромешник
Первое, что увидел Гек, войдя в камеру, – сухари и сахар на столе перед здоровенным бугаистым парнем лет двадцати трех – двадцати пяти. Надзиратель окинул взглядом камеру и, видимо заранее проинструктированный, не заметил ничего предосудительного. Ни Варлак, сидящий на своей шконке с разбитым лицом, ни постельные принадлежности Субботы, в том числе его роскошная жёлто-зелёная подушка, сброшенные на цементный пол, ни сам Суббота, как обычно сидящий у стены, только не на корточках, а на заднице, с поникшей головой и бессильно откинутыми руками, не привлекли внимания представителя тюремной администрации. Он, как показалось Геку, сочувственно глянул на него и молча вышел.
Гек все ещё не мог, точнее, не хотел поверить очевидному: голодных, немощных стариков решили трамбовать, как в прежние, далёкие времена, только за то, что они до сих пор, на исходе жизни, держались за свои блатные принципы. Тут Варлак тяжело поднялся и проковылял к параше. Там он долго возился с ширинкой, потом стал тихонько, по-стариковски мочиться. Гек понял, что Варлак ведёт себя так странно в знак презрения к чавкающему новичку, а Геку «телеграфирует» соответствующим образом ситуацию: вновь пришедший – не человек.
Гек стоял у дверей и обозревал раскинувшуюся картину, не произнося ни слова.
– Эй, шакаленок, что стоишь, проходи – гостем будешь. Бутылку ставь на стол – хозяин будешь! – Парень загоготал своей замшелой шутке, приподнялся с места и дал пинка Варлаку, отходящему от умывальника. Много ли старику надо – тот взмахнул неловко руками и упал, успев все же подставить полу бок и плечо. Варлак с трудом перевернулся на спину и приподнялся на локтях. Кровь залила почти все лицо, видимо, повреждены были и глаза – белки также в крови.
Гек, не выбирая места, рванул рубашку у себя на животе, выдранный лоскут смочил водой из умывальника и сел перед Варлаком. Варлак узнал его, улыбнулся слабо и одними губами проговорил: «Сучья шерсть». Гек кивнул в знак того, что понял, и принялся аккуратно промакивать кровь с рассечённого лба. Нет, с глазами, похоже, все было нормально, просто кровь попала. Варлак уцепился за его ладонь своею, и Гек смутно поразился – стариковская рука была тёплой и почти упругой…
– Да брось ты его, он все равно уже падаль… Брось, я сказал!
Гек прижал тряпку к ранке на лбу – тьфу-тьфу, с лицом все было не так опасно, как выглядело поначалу, – и молча посмотрел на сушера.
– Хочешь сахарку, крошка?
– Хочу.
– Ну так иди сюда, я угощаю.
– С удовольствием бы, да не могу – все это зашкварено.
– Как зашкварено! Кем?
– Да тобою и зашкварено, пидарюга! Не подходи… Не подходи! Чичи выбью, сука!
Гек выставил перед собою кулак левой руки, пригнулся и стал отступать к стене…
Проблема выбора между жизнью и смертью может коснуться каждого человека и, как правило, застаёт его врасплох. Быть или не быть? Масштаб подобной перспективы настолько отличается от колебаний при покупке нового кресла, к примеру, что обыватель теряет голову. Он в пиковых случаях, в отличие от Гамлета с его абстракциями, весь отдаётся во власть живота и спинного мозга. Труслив и жалок он в этот момент, дрябл совестью и честью… Случаются и герои. Но кто трус, кто герой – определяет только жизнь и только задним числом. Повторится ситуация выбора – и герой, и амёба вновь окажутся на равных стартовых позициях (герои знают об этом).
Гек очень долго прожил на свете: четырнадцать лет – солидный возраст в животном мире, а чем его жизнь отличалась от жизни зверя? Опыт, горький, бесценный опыт зверька предостерегал его от резких телодвижений: свобода придёт не сегодня-завтра, и тюрьма, с её ритуалами и условностями, растает за спиной, чтобы никогда больше (или неопределённо долго) не напоминать о себе. Так пусть они там сами между собою разбираются! Но Гек для этого слишком мало прожил на свете, ведь он был человеческий ребёнок: сострадание, сыновья привязанность, жажда справедливости, милосердие – все это ещё не увяло в его сердце, и он, не задумываясь долее о последствиях своего душевного поступка, встал на сторону слабых и беззащитных.
– …Не подходи, хуже будет!
Сушер, спровоцированный оскорбительными выкриками тщедушного Гека и его отступлением, не имея страха, потерял и осторожность. Он выбрался из-за стола и двинулся к нему, дожёвывая на ходу. Гек сделал быстрый выпад, попал ему в скулу и отпрыгнул. Удар оказался резким и чувствительным, так что сушер даже охнул от неожиданности. Он рванулся вперёд, вплотную к Геку, левой рукой ухватил того за грудки, а правой перехватил левую руку, с явным намерением сломать её для начала. Теперь щенок был целиком в его власти, и можно было проучить его на всю оставшуюся жизнь. Но и Гек, закалённый и умудрённый сотнями отчаянных драк, получил то, на что рассчитывал, – шанс: близкий контакт и надёжный упор. Лёгким поворотом кисти он высвободил из рукава огромный гвоздь и резко снизу вверх вогнал тому гвоздь в горло-гортань. Сушер конвульсивно стиснул левую руку – ткань бушлата затрещала, правой же схватился за горло, в котором гвоздь торчал почти по шляпку. Он застыл на месте, не падая и не вопя, мозг его, видимо задетый гвоздём, казалось, не в силах был поверить сообщениям периферийных нервных центров о том, что он убит. Вдруг его и Гека сильно тряхнуло: это Суббота подкрался к ним и, выставив перед собой, как топор, сложенные в замок кисти рук, всем своим костлявым телом обрушился на левую руку сушера. Хилая ткань не выдержала, и здоровый лоскут остался у того в кулаке, а сам он опрокинулся навзничь, кувыркнувшись через Варлака, поднырнувшего к нему под коленки. Гек все ещё стоял, оглушённый сознанием того, что он только что совершил убийство и, таким образом, раскрутился на новый срок. Прощай, воля, лет шесть дадут, а то и больше… Оба старика навалились на бьющееся в конвульсиях тело, Варлак зажал ему рот и ноздри, чтобы избежать лишнего шума, но сушер был уже окончательно мёртв и затих естественным путём.
Гек очнулся и, повинуясь знаку Субботы, закрыл спиной волчок в двери. Покойника быстро обыскали, но брать – не взяли ничего. Таковы были тонкости зонно-тюремного этикета: отверженного можно жестоко бить, или убивать, или насиловать, но прикасаться к нему в быту или брать в руки вещи, ему принадлежащие, – категорически нельзя никому, ни работяге, ни скуржавому, ни золотому, ни самому Большому Вану. Обыскать собственноручно созданного покойника можно, но не с целью наживы, а чтобы узнать, если повезёт, какой-нибудь кумовской секрет. Обыск, естественно, ничего не дал. По частям, не снимая одежды, осмотрели тело. Тут повезло больше – на плече сидела стандартная для внутренней службы татуировка: мускулистый трехглавый цербер на фоне сторожевой вышки. Не надо быть оракулом, чтобы догадаться: покойный провинился и попал на спецзону. Но, видимо, был настолько мерзким типом, что провинился и там. Больше ему сидеть было негде в пределах страны, и жизненное пространство, ему доступное, сократилось до размеров трамбовочной хаты. А может, он и там оказался отверженным, изгоем – иначе зачем бы его одного посылали к Ванам, старым, увечным, но – Ванам!
Ваны ухватили покойника за ноги, Гек за руки – втроём подтащили его к шконке, самой близкой к параше, и совместными усилиями взгромоздили на матрац, предусмотрительно перенесённый и расстеленный Варлаком. Чтобы не было видно крови изо рта и гвоздя, по-прежнему торчащего в горле, его перевернули на бок, лицом к стене. Вдруг покойник тяжело вздохнул, и Гек чуть было не потерял сознание.
– Когда ворочаешь – он «дышит», – тихо просипел Варлак, заметив испуг Гека. – Потом окоченеет, и это у него пройдёт…
Варлак тщательно и придирчиво перебирал мёртвому сушеру пальцы правой руки, пятная ими шляпку гвоздя и верхушку ствола под ней. Удовлетворившись сделанным, высвободил из левого кулака обрывки гековского бушлата, затем принялся «ставить позу» покойнику. Гек сорвал с себя измочаленный, ни на что уже не годный, кроме как на тряпки, бушлат и разорвал его надвое – мыть пол. К его удивлению, Варлак и Суббота также принялись за уборку камеры. Гек было попытался объяснить, что до утра времени вагон и он все успеет…
– Вам ведь не положено убирать самим?
– Кто тебе сказал? – удивился Суббота. – Мы довольно крепко знаем, что нам положено, а что нет. За тебя нам убирать не положено, если ты здоров и руки-ноги есть, а за собою каждый урка должон уметь сам порядок соблюдать. Камера – мой дом. Если в моем дому унитаз грязный, это для меня позор, независимо от того, сколько нас там сидит. А если я его за собой уберу – нет в том позора. А иначе, Малёк, мы бы не Ванами, парафинами бы ходили…
Гек сразу вспомнил свои беседы с Чомбе. Он с удвоенным рвением принялся протирать пол в том месте, где из-под мёртвого сушера натекла зловонная лужа мочи. Однако старики не позволили ему сразу же смыть мочу с тряпки – её следовало осторожно и аккуратно выжать на кровать и брюки сушера.
